Саппенские приключения

Все действующие лица в рассказе являются плодом воображения автора и ничего общего с реальностью не имеют.

13 или 14 августа 1995 года я шёл по широкой не асфальтированной лесной дорожке и наивно предполагал, что ничего замечательного не происходит. Лес вокруг был довольно красивый, но и довольно обычный в то же время, дорожка под ногами – как и тысячи других дорожек. Да и люди вокруг ничем не лучше и не хуже людей из других мест.

Почему я шёл, а не стоял, например, на месте, слушая журчание ручья или не лежал на мягком и влажном мшистом ковре под соснами, сдирая острым камнем лишайник с валуна – я не знал. Наверное потому, что когда-то давно – минут пять назад я принял решение идти, идти по этой чёртовой грунтовой дорожке, чтобы в конце концов прийти куда-то.

Куда? Этот вопрос в данный момент потерял актуальность, иными словами мне стало наплевать, а потом даже и втоптать, да поглубже, его в грязь… В смысле вопрос. М-да.

В этой стране, где на каждом углу говорят: «Heisann! God dag! Scorbe-Vorbe» и «Tik-Takk», мысли мои никак не хотят обрести хоть какую-то определённость. Да и как я могу ответить на – куда я иду? Если моя башка гудит, словно трансформаторная будка. Тем не менее я шёл дальше. В самом деле – я знаю что я не глуп, и даже отсутствие ответа на столь элементарный вопрос не доказывает того, что я дурак. Просто я немного не в себе. Может от того, что этим соснам, обступившим дорогу совершенно безразличен тот факт, что по пыльной скандинавской дороге шагает русский паренёк. Топчет нездешними башмаками святую норвежскую землю. Знай себе говорят: «Hvilken uker trenger du sukker?» Интересно, в этом лесу ящерицы водятся? Неплохой корм для лосей. Я уверен, что эти зверюги во время длинных зимних ночей, когда высоко в небе висит луна, подходят к норвежским домам и заглядывают в окна первого этажа, в тёплый и сонный мрак. Их тёмные и тупые глаза долго смотрят туда, ожидая какого-нибудь ответа или действия со стороны norge-v-morge’вцев, живущих в доме. А может это просто Лесной Некто, Тролль Долины взирает из глубины лосиных глаз.

Но люди знают, что если в прямоугольнике падающего света на стене видны ветвистые рога, неподвижные, как будто мороз сковал их, то ни в коем случае нельзя подходить к окну, а тем паче выходить из дома на улицу. Никогда это добрым не кончалось. Они знают, и старики говорят об этом – не спешите возводить крест или взывать к Христу и Марии, не дайте повода Существу осерчать.

Хотя конечно, может на самом деле всё и не так. Просто мне так кажется.

Кстати, по-моему я говорил, что люди здесь такие же как и везде. Сейчас мне пришла в голову мысль совершенно противоположная. Люди здесь странные.

Ну вот, скажешь одному:

—Ты, мудила, выкидыш ёбанный, иди пососи у меня хер!

А он улыбается и что-то говорит в ответ, что наверное переводится как:

—Нет, спасибо, я сегодня не могу, может как-нибудь потом, завтра например?

Причём отвечает вроде бы по-английски, во всяком случае проскакивают словечки. Я говорю:

—Ну и пошёл в пизду, дуюспикинглиш!

—Yes, иду.- отвечает норвежец.

Вот такие тут дебилы попадаются.

Я свернул на тропинку, ведущую влево от дороги. Не обязан же я в конце концов идти по большой дороге! Она скучна. На ней видно что будет через триста метров впереди. И это меня весьма раздражает. Я очень и очень зол, вообще.

Меня поселили в комнате с норвежцами. Для меня, просто, не хватило места в других комнатах. В автобусе меня укачало и по приезду я немного тормозил. С норвежками ещё куда бы ни шло, хоть большинство из них и уродины, но с этими дятлами!

Вечером, когда засыпаешь они начинают играть в карты. Естественно спорят и смеются, шумят, но и это ладно. Добивает же меня их язык. Нормальный человек издаёт такие звуки только при общении с унитазом. Почти с каждым такое бывает, особенно по праздникам, в туалете. Это естественно.

Но не над ухом же!

Неделю я засыпал под мерзкий норвежский базар, и теперь слова этого языка водят хоровод в моей голове.

—«Ganske bra! Яй кляэрте оттэ. Кюссе тоск!»

Вот почему я зол.

Камни от моих кроссовок отлетали всё дальше и дальше. И в конце концов моя нога наткнулась на корень и я чуть не упал. Пришлось пару раз пнуть в сосну, к которой, по всему видимому, этот корень принадлежал. Сверху посыпались иголки и тяжёлые шишки с глухим звуком попадали на землю.

Я осмотрелся по сторонам. Казалось лес нахмурился. Почему именно нахмурился? Не знаю. Это первое что пришло мне в голову. Лес поменял своё отношение ко мне с равнодушного на враждебное. Я будто даже почувствовал как земля гудит под ногами на низкой частоте, еле доступной человеческому уху. От этого гула задрожали мелкие травинки, растущие на камнях.

Ко мне внезапно пришло ощущение, что я в тылу врага, неведомого и страшного. Этот лес отторгал меня. Меня, простого русского паренька… Уже не Тролля ли это проделки? Я зашагал быстрее.

Опять мои мысли стали похожи на бред. Они постоянно расползались, подобно горке из песка. Какой ещё Тролль?! Я сам вчера ночью его и придумал. Но самое главное я не ответил на вопрос… А какой вопрос? Мне захотелось как можно быстрее выбраться из этого леса. Выйти на шоссе или хотя бы к озеру. Куда ведёт эта тропа?

Я перешёл с быстрого шага на бег. И бежал всё быстрее и быстрее. В болотистой низине враждебная жижа с хлюпающим звуком сорвала с ноги левый кроссовок. Но я бежал дальше. Кровь стучала в висках и в глазах стало темно. Горло будто крепко сжали ремнём.

Я выскочил на поляну. Точнее будет сказать двор. Потому что слева стоял двухэтажный дом, крашенный белой краской, с синими оконными рамами и дверью. Справа же находился сарай, из-за закрытых дверей которого раздавалось визжание пилы. Что-то заставило меня остановиться и мгновение спустя отступить обратно на тропинку под прикрытие кустарника и еловых веток. Там я опустился на колени и принялся наблюдать за домом и его окрестностями.

Видно дальше за домом было озеро. Оттуда доносились крики, лай собаки и плеск воды.

—«Норвежцы купают собаку», - подумалось мне.

—«А неплохо живут, гады!»-появилась мысль.

Я смотрел на холёный домик и злость вскипала во мне. Почему мир устроен так несправедливо? Какие-то глупые норвежцы имеют двухэтажный частный дом (сколько в нём интересно комнат? Спроси это у хозяина он быть может и не ответит), огромный гараж в подвале, небось внутри машины – одна папина, другая мамина, а третья просто так, на всякий случай. Да ещё всякие сарайки вокруг – тоже чистые и прилизанные. Даже щепки и стружки сверкают чисто, как будто их купили в супермаркете и вытащив из пакета щедро разбросали по двору.

Это вам не двухкомнатная квартира на третьем этаже. Чем эти люди заслужили такую роскошную жизнь? Кто в конце концов победил фашистов – мы или они? Освободили норвежцев на свою голову! Мои колени стали мокрыми и грязными, а я всё сидел и думал, думал и злился.

Прошло наверное минут десять и на дороге, ведущей к дому, появилась машина. Мои глаза пристально следили за мощной тойотой с приводом на четыре колеса. За рулём была женщина.

«Мама» –пронеслось в голове. Машина въехала во двор и просигналила два раза.

Дверь сарая приоткрылась и из тёмного проёма показался усатый высокий мужик – папа. Он прокаркал что-то, должно быть приветствие. Улыбнулся. Мама открыла заднюю дверь Тойоты и они стали вытаскивать какие-то коробки и носить их в сарай. Не знаю, что было в тех коробках. От норвежцев всего можно ожидать. Там могло быть всё что угодно – от инструментов, до мёртвых младенцев. А может то и другое вместе – трупики и топорики, чтобы эти трупики расчленять.

«Сегодня папа устроит всем нам пикник на берегу озера. Будем есть жареное мясо. Молочные младенцы – очень вкусно. Их привезли на морозильном траулере прямо из Китая. 200 крон штука. Не так уж и дорого, если принять во внимание сезон…»

Я насчитал всего одиннадцать коробок. После того, как все они исчезли в темноте сарая, мама удалилась в дом – готовить гарнир. Машина осталась во дворе – жалко не загнали её в гараж, интересно посмотреть, как там внутри. Но ничего – я ещё успею всё здесь посмотреть и узнать. И начну я с сарая. Сейчас представилась для этого хорошая возможность, потому как папа последовал в дом за мамой, вероятно намереваясь сделать то, что забыл сделать здесь, во дворе – ущипнуть её за попку.

Я встал- ноги уже немного затекли, и пошёл к сараю. Только сейчас я заметил, что на моей левой ноге остался лишь мокрый носок, с дырой на пятке. Куда делся мой кроссовок?

Но я тут же снова забыл про это мелкое обстоятельство, потому что хлопнула синяя входная дверь и на крыльце возник усатый папа.

Он удивлённо уставился на меня. Я продолжал идти, как ни в чём не бывало.

—Ваёрдухарь? – спустя несколько секунд крикнул он мне.

Неужели я не имею право пройти через его двор? Что здесь, запретная зона что ли? Это меня возмутило. Я начал медленно, но верно вскипать. Во мне росла и крепла уверенность, что мне нельзя здесь ходить именно потому, что я русский. Славяно-монгол, так сказать…

Я всё же собрал волю в кулак и ничего не ответил. Я задушил волны накатывающей ненависти и с внешним спокойствием зашёл в сарай. Несколько ламп наверху освещали его, но в целом здесь было довольно темно. Сильно пахло краской. Я осмотрелся по сторонам в поисках коробок. Повсюду валялись доски, распиленные брёвна. В дальнем углу мой настороженный взгляд наткнулся на электропилу, вставленную в чехол.

На вес она была непривычно тяжёлой, впрочем я никогда до этого не брал в руки подобного инструмента. Но что ни говори – а приятно было сжимать гладкую и удобную рукоять пилы. Двумя руками я поднял её вверх, над головой, затем снова опустил вниз. Сбоку чернел рычажок. Я потянул его на себя. Пила ожила, ей моторчик пронзительно завизжал. Мне понравился этот звук.

В этот момент сзади раздались шаги. Я напряг память и понял, что в мастерскую зашёл норвежец. Завороженный пилой, я почти забыл, что за мной, дыша в спину, следовал гнусный усач.

—Хэй! – раздражённо окликнул меня он. Его глаза бегали вверх-вниз – начиная от кончика пилы и заканчивая мокрым дырявым носком на левой ноге

—Рюссиск?

«Да, русский! Что, не видишь?»- захотелось мне закричать, но я сдержался.

—Хэй, мэн дю бёрикке… -после секундной паузы произнёс он.

—Ю…,ю мэй нот!

Моё терпение истощилось:

—Слушай, ну чего ты от меня хочешь? – как можно более спокойно сказал я. -Иди ты нахуй!

Его глаза стали круглыми, как десятикроновые монеты.

—Отъебись, понял! –поставил я точку в разговоре.

Я повернулся, чтобы снова включить пилу и насладиться её вибрацией и жужжанием. И тут краем глаза я увидел коробки. Мои глаза видно уже привыкли к полумраку и теперь я мог рассмотреть всё достаточно подробно: коробки были сложены в три этажа, а под ними…

Под ними по полу разлилась тёмно-красная жидкость, густая, с комочками слизи…

Не надо было иметь много мозгов, чтобы сообразить, что меня ожидало, и как только за спиной послышались хищные шаги, я, стиснув зубы, ударил кулаком по рычажку.

Wvvaao-o-o-uuh! - было произнёс мотор, но я тут же выключил пилу.

—Dette-dette-dette, –мотор затих.

Ну ничего, дёрнем ещё раз… Рука норвежца легла на моё плечо, но он уже опоздал: я резко развернулся и поднял перед собой пилу, которая взревела теперь по настоящему, по-нашенски, по-русски: «Вваа-аа-уу!!!». Зубчатая лента помчалась с бешеной скоростью, края пилы слились в туман.

..И тут же, не теряя времени, я нанёс удар, метя опешившему норгу в шею, чтобы отрезать ему башку. Но пила не очень слушалась моих рук и сделав дугу, в самом конце резко опустилась вниз. Удар пришёлся в живот. Брызнула кровь, как сок из спелого помидора, а помидоров я уже давно не ел – с тех пор как приехал сюда. Кровь заляпала меня с головы до ног. «Папаша» сложился пополам и рухнул на пол.

Я автоматически слизнул кровь, попавшую мне на губы и понял, что на томатный сок она не похожа. Я опять вознёс пилу над своей головой и попытался со второго захода распилить норвежцу шею. Но мужик с неожиданной прытью перекатился на другой бок и пила взрыла землю, чуть не выпрыгнув из моих рук.

Вероятно шок был настолько велик, что норвежец даже не вскрикнул, когда я его резанул по туловищу. Когда я снова поднял пилу, он уже встал на четвереньки и смотрел на меня всё теми же, разве что ещё более удивлёнными и ошарашенными глазами.

Ещё бы! Ведь в его планы никак не входило то, что жертва будет так огрызаться. Это ему не чукчей-саамов резать, викинг хренов! Знай, бля, русских богатырей!

Единственная вещь меня немного озадачила: я думал, что у него в руке будет нож или удавка-гаротта, либо ещё какое орудие подлого убийства, а на самом деле ничего не оказалось – видимо он хотел вообразить из себя берсерка и придушить меня голыми руками.

Ну, падла – ха де бра! Пила, миновав выставленные вперёд руки норвежца, решительно вошла в плоть, прорезая мясо и дробя кости. С рёвом пилы слился рёв норга. Пожалуй, довольно жестоко – но я же не виноват в том, что он такой живучий! Небось не бутербродами откормлен – это нам лишь, русским, бутерброды с кефиром суют, экономят на нас, сукины дети. А эта лосина хавает борщ и закусывает человечинкой…

Пила выпрыгнула из рук, осыпав меня искрами. Сквозь едкий дым я еле различил агонизирующего норвежца. Закашлявшись, я обогнул тело и вышел на свежий воздух. Я ощущал, что меня ожидает ещё множество неотложных дел.

Так… Теперь мама. Прежде, чем направиться к дому, где мама, напевая какой-нибудь норвежский шлягер, стругала гарнир, я решил вернуться в полумрак сарая. Необходимо было провести ревизию преступного содержимого коробок, да и любопытно было посмотреть на маленьких мёртвых китайцев.

Папа ещё слегка поддёргивался. Я, почти дружески, пнул его в толстую, плотно обтянутую джинсами ляжку (Бог мой! Каким порошком теперь изволите стирать эти джинсы? Смотрите – они все в крови!). Посмотрим, посмотрим. Я внимательно осмотрел ряды коробок. Написано по-норвежски, таких слов я не знал. Да и вообще не знаю я этого языка, так лишь, парочку выражений всего. Реже попадались английские слова, типа «fragile», а вот надписи «SHANHAI— TROMSШ» я не заметил. Ну да и ладно – эта надпись совсем не обязательна, особенно, если младенцев выращивали на здешних фермах.

Я взял одну коробку и опустил на землю. Детишки оказались тяжёлыми. Я задержал дыхание, ожидая увидеть страшную картину, распечатал коробку…

В ней лежал автомобильный аккумулятор и мотки проволоки.

Чёрт! Это означало, что трупики лежат не во всех коробках, а времени перебирать их все не было.

Словно продолжая эту мысль, со двора послышался голос мамы:

—Турьбьённ!

Я вскочил, лихорадочно озираясь по сторонам в поисках какого-нибудь оружия. Эта стерва порвёт меня на норвежский флаг, когда увидит на полу своего мёртвого муженька. Схватив со стола молоток, я метнулся к двери и встал за ней, поджидая врага.

Ничего не подозревавшая мама зашла в сарай. Я замахнулся, выверяя точку для удара, и тут она решила закрыть дверь, за которой я и стоял. Если бы я был Арнольдом Шварценнегером, то наверное смог тогда повиснуть на потолке или над входом, как он это сделал в «Коммандос», но в жизни всё гораздо сложнее чем в фильме, даже тогда, когда жизнь весьма похожа на фильм, как сейчас.

Она взялась за краешек двери и потянула её на себя, всматриваясь вглубь сарая. Я неожиданно взялся за ручку и стал тянуть дверь на себя, мешая маме её закрыть. Глупо. Сам знаю. Но я так сделал. И мама мигом развернулась и увидела меня.

Она почему-то улыбнулась и тут же получила молотком по темени. Рано радовалась, шалава!

Удар вышел по настоящему мужским. (Как в фильме). Мама тотчас же рухнула навзничь, негромко охнув.

Я задумчиво над ней завис. «Надо бы её изнасиловать,» - мелькнула мысль. Я нагнулся и перевернул её обмякшее тело на спину. Озверевшими руками я разорвал блузку и вцепился в груди. Мне захотелось откусить ей сосок.

И тут заговорила совесть. «Ты же не маньяк!» – застыдил меня внутренний голос.

—Да, не маньяк же я! – прошептали мои губы. Пришлось взять себя в руки, успокоить нахлынувшие страсти и поступать трезво и разумно. Я поднял молоток и глубоко набрав в грудь воздуха, принялся методично, со всего размаха, бить молотком по лицу норвежки. Как по наковальне…Надо было проломить череп.

После пятого удара это мне удалось – сероватый ошмёток мозга залепил мне правый глаз.

«C мамой покончено, остались дети,« – подумал я, протирая глаз. Из разкоцанной головы мамы медленно вытекала кровь. Вот как, оказывается, черепа надо вскрывать.

Я вышёл на недружелюбную землю двора, окружённого, ставшими ещё более злобными, деревьями, под очень недовольное небо с распираемыми ненавистью тучами. Хорошо, что хоть пила научилась говорить по-русски. И то сломалась…

Прежних криков с озера я не услышал. Может дети оттуда уже ушли?

Но нет. Из-за сосен опять донёсся лай. Ага! Надо их позвать. Как по-ихнему «дети»? «Киндер»? Нет, это кажется у немцев. У норгов «барна». Позову-ка я их кушать человечинку: «Барна – ком харь о списе миддаг! (Дети, идите сюда обедать!)». Вот что я даже могу – сказать по-норвежски! А фигли, живу ведь в комнате с норгами…

Я собрал окровавленные ладони рупором и подделываясь под голос папы, пробасил:

—Киндарь! Ком харь писать мудак!..

..Бля! Облажался! Теперь они мне не поверят.

—Ка? – донеслось с озера.

Я прочистил горло и исправился:

—Барна! Миддаг! Фурт!

—Вем арь дэтте? – донеслось в ответ, что означало: «кто это?» Вот пидоры! Их тут зовут, а они там лягушечек разделывают и собачке кормят, а на старших – ноль внимания!

—Кто, кто? Батька ваш, бля!.. – хриплым, дурным голосом со злости прокричал я, и поймал себя на том, что кричу всё это по-русски.

Да-а… Этих норвежских детишек фиг обманешь. Они сами тебе кого хочешь наебут. Ясно ведь – норвежцы: яблоко от яблони недалеко падает. Я пошёл быстрым шагом к озеру, опасаясь, что детишки, испугавшись, дадут дёру. Тогда их ищи, свищи. Лучше пусть устроят засаду, а там посмотрим кто кого. Впрочем, я почему-то не сомневался, что именно засаду они и сделают, и поэтому ревниво держал в зоне периферического зрения все камни и деревья вдоль тропинки. Тем более что сосны итак рады на меня рухнуть всеми центнерами своего толстого ствола, лишь бы кто подпилил.

За деревьями заблестела гладь озера. А навстречу мне шли детишки – мальчик и девочка. Обоим лет по девять. Завидев меня – без левого кроссовка, и что более существенно, заляпанного сплошь пятнами крови, они остановились как вкопанные, и секундой позже побежали назад – я бы сказал, так, что пятки засверкали, не будь они обуты. Я бросился вдогонку.

Догонять их с босой левой ногой оказалось нелёгкой задачей. Всё же своим хромающим бегом я сократил дистанцию и почти настиг их, как вдруг мальчик неожиданно упал мне под ноги. Я не успел его перепрыгнуть, споткнулся и грохнулся наземь, стукнувшись локтем. Правая рука временно вышла из строя. Чёрт!

А мальчик встал и резво побежал дальше. У меня встать получилось не так быстро. Я опять отстал.

Догнать детей я смог только у озера. Они взобрались в лодку и отгребли от мелководья, крича при этом благим матом на весь лес. Вероятно они звали родителей. Хуй вам, а не папа с мамой!

Я вбежал в воду и поскальзываясь на камнях, неверными прыжками устремился к лодке топить детей. Пока я карабкался по мелководью, лодка (вернее алюминиевое каноэ, подобное тем, что были в лагере), отплыли к середине озера. Маленькие детские ручки что было сил орудовали вёслами.

Пришлось вспомнить плавательную секцию. Я погрузился в холодную озёрную воду, надеясь, что она окажется не столь злобной как земля, отсушившая мне руку – плывя, я снова был хромым, только теперь на руку.

Проплыв кроллем метров пятьдесят, я понял недетскую хитрость этих щенят и меня поразила их практичность и расчётливость: увидев, что я отплыл от берега довольно далеко, они, разогнав лёгкое каноэ до бешенной скорости, пронеслись всего в метре от меня, направляясь обратно к берегу. А девчонка успела ударить меня веслом по голове. В глазах потемнело, но я удержался на поверхности, преодолев тяжесть одежды, постоянно тянувшую меня вниз, на дно, на корм норвежским пресноводным рыбёшкам.

Исполненный чёрной злобы, я в отчаянном рывке, как катамаран, поплыл к берегу.

Детишек подвела европейская аккуратность. Вместо того, чтобы бросить лодку и бежать в дом за папиным автоматом УЗИ, они стали вытаскивать её на берег. Этим они дали мне фору во времени и я ей воспользовался. Дети видимо ещё не разобрались, кто тут пловец.

Они не ожидали такого быстрого возвращения и не очень то смотрели в мою сторону. Лишь когда ноги мои коснулись дна, они поняли свой просчёт. И побежали домой. (Там их ждут папа с мамой).

Опять я догнал их, и опять мальчуган уложил меня на землю: когда я схватил его, он сжался комочком и не успел я ударить его лицом о землю, как он схватил булыжник и уебал им мне в пах – да так удачно, что яйца скрутились в гордиев узел. Я всё же успел пару раз врезать ему в молодое норвежское табло, прежде чем боль заставила меня полностью переключиться на свой организм. Краем сознания я видел как дети побежали дальше.

Я провалялся, скорчившись на земле, минуту или даже две. Боль постепенно отпускала меня и захотелось попить компота. Пидарасы ёбаные! Ну теперь им точно пиздец! Рассердили русского мишу…

Я не спеша направился к дому. А куда спешить? Главное – не опоздать на обед. Не опоздать к звону колокольчика, который словно собак, призывает нас в комнату-столовую и приказывает тебе есть хлеб с сыром, хлеб с колбасой, хлеб с вареньем, хлеб с мороженым… Детишки заслуживают смерти.

Словно желая меня подбодрить, из-за туч выглянуло солнце, залив добрым светом буржуйские белённые доски норвежского дома. Я почти услышал, как всё вокруг – буквально каждый атом на каждой грёбанной пяди скандинавской земли, всё вокруг злобно зашипело на солнце. «Иди нахуй!»- кричали сосны, пытаясь выпрыгнуть с корнями из земли и уебать солнце кривыми ветвями. «Dra til helvete!»- закаркали вороны в кустах, стая воробьёв взлетела вверх, намереваясь, видимо, долететь до солнца и заклевать его до смерти.

—Хорошо, подумал я, что хоть снег на горах далеко от меня, и можно только представлять, как он там беснуется и выливает тонны норвежского мата на наше красно солнышко.

В конце концов, норвежской природе удалось запугать солнце, и то поспешило снова закрыться тёмными тучами. Опять стало мрачно.

Вышедши на середину двора, облокотившись на тойоту, я огляделся. Было тихо.

Скорее всего дети спрятались в доме. Сейчас выберут себе оружие покруче и попытаются с его помощью раздолбить меня на куски. В моей голове происходил трезвый анализ сложившейся ситуации.

—Оружие? Превосходно! У немцев тоже были шмайссеры, а наши фрицев штыками хуячили. Главное не стоять на обстреливаемом месте. Я направился к уже хорошо знакомому сараю. Папа лежал смирно – но кадык ходил у него взад-вперёд. Неужели я его не убил? Ну что ты с ним будешь делать! Я походил задумчиво по сараю, не упуская из виду дверь и двор за ней. Там в любую секунду могли возникнуть злые норвежские дети.

В этом сарае мне предстояло хорошо поработать. Когда я умерщвлю детей и схожу на обед в лагерь, придется сюда вернуться и разобрать коробки.

В дальнем углу я выцепил взглядом небольшой ломик: он был почти вдвое короче тех ломов, которыми наши дворники зимой долбят лёд у подъезда. Вспомнив народную мудрость «против лома нет приёма», я пролез в угол и взял лом в руки.

—Ганске бра! – ухмыляясь, произнёс я… Вот хуйня! Сейчас сам в норвежца превращусь.

—Нихуя! – заявил я самому себе, и напевая «…Выходила на берег Катюша…», нанёс удар острым концом лома в бессмертный кадык усатого норга. Мужик дёрнулся и я ещё пару раз ухуячил его по черепу.

«А вот так ломается череп ломом», - подумалось мне.

…Из сарая, с ломом наперевес, я пришёл в дом. Хотел было выбить входную дверь ногой, как настоящий спецназовец, но в последний момент решил, что лучше не шуметь. На цыпочках я скользнул внутрь.

Дом понравился мне, но детей я в нём не нашёл. Зато я дал выход эмоциям и разнёс ломом всю мебель на кухне (первый этаж), телефон (там же), телевизор «SONY» (второй этаж), старый чёрно-белый телевизор «GRUNDIC (включил и проверил: действительно чёрно-белый, а я думал, что у норгов такого хлама уже не осталось. Это уже на первом этаже). Поднялся снова на второй этаж и через окно вывез из спальни большую кровать – ну и тяжёлая, зараза! Кровать ухнула вниз, на крыльцо и, по всему видимому, сломалась. Я выбил дверь туалета и расколол унитаз. Получите своё, буржуины! Подавай им шесть комнат и два туалета! Во втором туалете я помочился, но к сожалению в унитаз ни капли не попало – зато со стенок обильно стекало; прошёл на кухню и выпил литр молока из пакета, найденного в холодильнике. Затем опрокинул холодильник и вышел из дома.

В гараже была машина, мотоцикл, газонокосилки и прочая дребедень, но детей здесь не было - мы что, в двенадцать палочек играем? Вот насую я кому-то двенадцать палок в жопу, когда поймаю!

Где же они? Я лихорадочно соображал: так как они знают дом лучше меня, то могли спрятаться в месте, о котором я даже не догадываюсь. Или убежали к ближайшему дому соседей за подмогой. Я подумал, что со всей Норвегией воевать не смогу. Запах свежего лесного воздуха, который я вобрал в лёгкие, показался мне незаконченным. Ему явно не доставало запаха гари. Надо поджечь дом! А после пойти на этот чёртов обед. Словно выполняя тяжкую обязанность, я побрёл в гараж вытащить оттуда канистры с бензином.

Расположив их возле крыльца, я вернулся в дом за зажигалкой или спичками.

В фильмах таким мелочам просто не уделяется внимания. Зажигалка есть либо у героя в кармане, либо лежит на пустом столе, стоящем посреди пустой комнаты. Я не курю, поэтому зажигалки у меня не было, стола с зажигалкой я не нашёл, а электрические плитки я раскурочил ломом до такой степени, что включить их было уже невозможно. Пока я перебирал в голове другие источники пламени, мой обострившийся слух уловил приглушённые голоса со двора. Детишки вернулись!

Они что-то обсуждали между собой, потом мальчик громко произнёс пару непонятных слов. Хорошо, что я всё время почти не расставался с ломиком! Теперь я прижал его к груди, как родного, и, прильнув к стене, осторожно выглянул в окно. Дети вышли из прилежащих кустов, где до этого сидел я сам и направились к дому, озираясь по сторонам.

Привели ли они взрослых? Если так, то плохи мои дела.

Но русские не сдаются! Пусть это ловушка, но я убью этих маленьких гадёнышей. Я как можно тише сбежал по лестнице на первый этаж и затаился в просторном шкафу для одежды, располагающегося прямо после входной двери, которую я, слава богу, ещё не успел снести с петель. Правда детей итак озадачила сброшенная кровать и разбитое стекло над входом. Они остановились, судя по голосам, метрах в пяти от крыльца.

—Ма! – прокричала дрожащим голосом девчонка, совсем как русская. Несмотря на то, что несколько минут назад она уебала меня веслом, я решил оставить её в живых.

Пацан сказал нечто вроде того, что он trenger что-то в huset. Раздался топот ног и мальчуган, растворив входную дверь, ворвался в дом, зовя то ли маму, то ли папу, то ли сатану и чёрные силы из преисподней.

Я резко выпрыгнул и с силой опустил свой ломик на хрупкое мальчишечье плечо. Мальчуган закричал, но не так, как сделали бы это в России – это был другой крик, какой-то норвежский, что ли, крик. Никакого сочувствия он не вызывал.

Не успел я размахнуться вновь для добивающего удара (некоторый опыт в этих вещах у меня уже появился), как девчонка напрыгнула на меня сзади и впилась зубами в шею, прокусив левое ухо. Я упал на мальчугана, а девчонка, рыча, безбожно рвала мою плоть крепкими и удивительно длинными зубами.

Кто-то кричал, пока я катался по полу, подминая девчонку под себя. Наконец мне это удалось. И тогда я догадался, что кричу я сам.

Откуда только взялось у меня столько силы? Мои руки, руки прирождённого воина Рагнарёка, героически сомкнулись на горле девчонки, но о ужас! Она успела превратиться в чудовище – всё тело в шерсти, безумные раздутые кровью глаза, жёлтые клыки! Девчонка, извиваясь, каким-то образом вывернулась из моих цепких рук и отскочила в сторону, приняв облик рычащей немецкой овчарки.

Ярость и страх нахлынули на меня и я, забыв всё на свете, залаял на оборотня! Девчонка ощетинилась, и поджав хвост стала пятиться к выходу. Подняв лом, я дико закричал и ринулся на существо. Существо заскулило и резво вынырнуло через дверь наружу. За ним я, задев косяк плечом.

Оборотень бежал в кусты, а напротив меня стояла по стойке смирно девчонка и ревела, пуская слюни и сопли. Я, не задумываясь, огрел её по башке своим орудием и только после этого понял что к чему: с детьми была собака – та самая, которая лаяла на озере. А я с перепугу принял её за оборотня. Разобравшись в ситуации и успокоившись, я вбежал в дом и пригвоздил уползающего детёныша к полу. Нехер по яйцам бить!

Лом так и остался торчать в его спине – ведь девчонку я решил не убивать и поэтому лом был мне теперь ни к чему. Издалека картина напоминала кадр из фильма «Терминатор 2», всё с тем же Шварценнегером, где его проткнул ломом жидкий робот Т-1000.

Бережно подняв оглушённую девочку на руки я перенёс её на кухню. Да, я не хотел её убивать, но мне и свидетели не были нужны. Я решил сделать так, чтобы она ничего не смогла рассказать.

Осторожно, стараясь не задеть трахею, я вскрыл острым кухонным ножом подбородок девчонки и, засунув пальцы ей в рот, выдавил переднюю часть языка в образовавшуюся щель. Немного помучавшись, я смог отрезать язык.

Я взял табуретку и сел подумать. Что, если ей напишут нарисовать меня?

Руки отрезать ей было жалко, да и не так уж это легко, по правде говоря, сделать. Пришлось вырезать ей глаза. Интересно, как её зовут? Назову-ка я её Настенькой.

Её будут спрашивать: «это был мужчина?». Она кивнёт головой.

—Русский?

—Да (кивок).

Голову отрезать нельзя – умрёт. Пришлось, вставив штопор в ухо, стукнуть по нему пару раз ладонью и повторить ту же операцию, но только уже с другим ухом.

Хорошая могла бы вырасти девочка – Настенька. У нас в лагере есть одна такая симпатюля – Ашей зовут. Правда она тоже ещё не велика – всего двенадцать лет, но в отличие от соплеменниц-уродин, обещает стать настоящей красавицей. Я не шучу!

Ну вот, понимаешь теперь Настенька, что Норвегия не самое лучшее место для жизни? Да: еды вдоволь, машина, лодка недалеко на озере, свой двухэтажный дом на природе – и всё это действительно хорошо, только вот иногда бывает, попадаешь ты в такую ситуацию, когда тебе нужна помощь. Очень нужна…

Но нет уж! Не дождаться помощи! А всё из-за того, что твои папа с мамой поселились на озере посреди бора, где до соседнего дома не меньше километра. Так сказать: «любишь с горочки кататься – люби и саночки возить». Впрочем, эта пословица не совсем в тему…

Вот такие у нас пирожки, малышка… В моих глазах появились слёзы.

Я снова поднял лёгкое тельце, чтобы отнести Настеньку в детскую спальню – после всего пережитого ей просто необходимо отдохнуть, поспать, успокоиться.

Голова Настеньки повернулась на сто восемьдесят градусов и уставилась пустыми глазницами в пол…

Блядь! Я в сердцах схватил Настеньку за светлые волосы и уебал её об стенку, так что та проломилась.

Настенька так и осталась висеть, вколоченная в стену: ноги в соседней комнате, а перекрученная голова здесь, на этой стороне – мерно качается из стороны в сторону.

Не уберёг я Настеньку, сломалась у неё шейка. Не знаю когда: под ударом ли лома хрустнули косточки, не выдержали ли она грубых ударов по штопору в ухе. Но факт оставался фактом – Настенька умерла.

Зажигалку я нашёл в заднем кармане брюк у папы. Бензина хватило и на сарай и на дом и на гараж: запасливый народ – норвежцы.

Подул ветер с моря и я вдохнул запах фьорда: запах водорослей и рыбы, на фоне запаха хвои. Можно было бы представить, что суровые скандинавские боги одобрительно взирают на меня сверху: воин Рагнарёка наказал изменников, предавшихся христианству, и как положено он зажжёт сейчас погребальный костёр., а боги со снисхождением примут чёрный дым моего скромного костра.

По тонкой полоске бензина пополз синий огонёк и вскоре пламя стало лизать доски строений. Краска подхватила эстафету, лопнули стёкла и огонь объял занавески, перекидываясь внутрь дома.

Я пожалел, что коротко подстрижен. Будь у меня длинные волосы, они сейчас героически бы развевались по ветру, а я бы смотрел пронзительным синим взглядом сквозь огонь, съедающий деревянную плоть построек, вспоминая былые времена и обиды.

Но это всё – забава для воображения. Суть же прозаична: норвежцы получили по заслугам. И я уеду из этой страны с чувством выполненного долга. Потому что каждый нормальный человек обязан поступить так же. В смысле не только уехать из этой чёртовой страны, но и спалить хотя бы один норвежский дом, срубить дерево и уничтожить сына…

Пожар набирал силу. Окрестные сосны притихли. Вроде бы хотели сказать:

—Всё, всё! Мы успокоились! Правда! Мы будем с тобой дружить!

—Всё, бля – сидеть! – выкрикнул я в их сторону, подбежал и для убедительности ударил ногой по стволу, да так, что кора в стороны полетела.

И тут я почувствовал, что устал. Надо возвращаться в лагерь. Опоздаю на обед. Да ещё бы не забыть зайти по пути в магазин – спиздить батареек для плеера.

Сказано – сделано. Я растворился в кустах. С минуты на минуту сюда сбегутся норвежцы тушить пожар.

13 или 14 августа 1995 года я продирался сквозь кустарник, растущий на берегу речки Рейсэльв. Я следовал изгибам тонкой и еле заметной тропинки и часто переходил на бег. У меня не было времени отметить, что тропинка, по которой я бежал, подобна тысяче таких же тропинок, проложенных непонятно кем и зачем. Я не видел, что речка, шумевшая слева от меня, похожа на сотни других таких же речек. (В северной Норвегии). Я вообще ничего не ощущал, кроме усталости и ужаса. Когда я останавливался, меня начинала бить дрожь и я опять ускорялся до бега. Иногда мне казалось, что всё это я придумал, но стоило мне оглянуться, как сквозь листву деревьев я мог различить растущее облако дыма. Или видел свою мокрую одежду, заляпанную кровью.

Перед самым лагерем я догадался снять с себя джинсы и свитер, легкомысленно скинул все эти вещдоки в реку, после чего ту же участь разделил кроссовок и носки. Я остался в мокрых трусах и футболке с надписью «Nordreisa» , на ней лишь в самом низу темнело пятнышко крови. Авось не заметят! – скрестил я пальцы.

Лагерь, носящий название «Sappen Leirskole» гудел как пчелиный улей. Пацаны рвались посмотреть – что же это там горит за деревьями, а взрослые ( =преподаватели) усадили всех на веранде и заставили рисовать.

—Не ведите себя как дикари! – увещевала возбуждённый народ Зинаида Ивановна, директор художки.

—Если хотите посмотреть, то после обеда желающие могут сходить со Стиной и Николаем Викторовичем.

—Мы хотим сейчас! – раздались возгласы. – Виктур туда сам пошёл!

—Мне за вас отвечать и я не хочу ненужных происшествий. Вот в Никель вернётесь, будете там ходить куда хотите, а здесь, будьте добры, слушайтесь старших! – ответила Зинаида Ивановна.

—Так, успокойтесь! – повысила она голос. – Сядьте по местам!

Пока внимание большинства народа было отвлечено спором, я крадучись подошёл к заднему выходу и быстро проскочил внутрь здания. Что говорить, если меня сейчас заметят? Я понятия не имел.

Однако мне повезло и я, никого по пути не встретив, добрался до своей комнаты и захлопнул дверь.

В комнате был лишь один Mikael, он лежал на втором ярусе кровати и читал «Энциклопедию юных сурков» на норвежском. Пожар его, видимо, ничуть не интересовал. Да и мой вид тоже.

Я открыл шкаф со своей одеждой и прежде, чем на веранде меня хватились, я, с альбомом подмышкой и босоножками на ногах, слился с толпой, которая рисовала ёлочки и дым в нереальных завитках (девчонки), роботов-трансформеров и воинов-ниндзя (мальчишки).

Пожарники приехали спустя час после начала пожара: в Стурслетте у пожарников был выходной и поэтому пришлось вызывать бригаду из города Олдердален. Ещё через два часа подъехала полиция. Машина с мигалкой прибыла из самого Тромсё.

Трое полицейских: лысоватый капитан, тощий верзила-блондин и полная женщина в веснушках заехали к нам в лагерь и, изучая нас с настороженной улыбкой на лице, задали пару вопросов взрослым.

—«Ne mеgli li vashji utkjeniki ustrеit’ pеsjar?»

—Я ручаюсь за своих детей, - отвечала Зинаида Ивановна, взволнованным голосом от известия об ужасной смерти норвежской семьи. – Ничего подобного они никогда не делали и не сделают!

Норвежцы, всё с той же странной улыбкой окинув взглядом лагерь, вынуждены были ретироваться восвояси. Хотя подозрений с русских не сняли: от людей, создавших недостачу в соседнем магазине на сумму около трёх тысяч трёхсот семидесяти пяти крон, можно было ожидать и других преступлений.

А на ужин снова были бутерброды, и моя рука дрожала, намазывая шоколадное масло на ломоть белого хлеба…